Лечение наркомании Москва
"Мне 17, и я наркоманка": как перевоспитывают подростков по Макаренко
"Казалось, что это так круто, а потом стало страшно"
28 января 2018
Дом, похожий на детский сад, на северо-востоке Москвы. На вахте, где скучают два мирных охранника на фоне вполне домашнего стеллажа с мягкими игрушками, меня встречает высокая красивая длинноволосая девушка. Джинсы, футболка. На лице ни грамма косметики. Взрослый взгляд прозрачных глаз.
Она представляется так: «Меня зовут Полина, и я наркоманка. В чистоте два года, два месяца и несколько дней».
Ей всего семнадцать. И в социально-реабилитационном центре для несовершеннолетних «Возрождение» Полина, пожалуй, дольше всех.
Она, как и другие обитатели Дома (именно так, с заглавной буквы, педагоги и воспитанники называют центр), пришла на реабилитацию не добровольно. За все годы существования центра, скажет мне потом его директор Дмитрий Кореняк, здесь помнят всего один случай, когда подросток был готов добраться сюда хоть пешком из далекого Троицка, лишь бы только приняли на реабилитацию.
Полину привезла мама. Просто поставила дочери жесткое условие: если она не соглашается, будет подано заявление в полицию на парня Полины и девочку, которая ей давала наркотики.
— Меня первое время только это и держало. Хотя в жизни все плохо было. Из дома ушла, употребляла наркотики: гашиш, амфетамин, пила, встречалась с парнем, которому было 28 лет. Переехала к бабушке. Уезжала утром, приезжала ночью, врала, что учусь в колледже, за который родители платили. Однажды в порыве пьяной откровенности призналась маме, что сижу на наркотиках. Она забила тревогу.
Центр рассчитан максимум на 25 человек. По словам директора, это коммуна советского педагога Антона Макаренко, воссозданная в современном виде. Своего рода терапевтическое сообщество.
Сюда попадают подростки в возрасте от 14 до 18 лет, которые, как правило, ведут уличный образ жизни и на этом фоне употребляют наркотики. Девочек обычно больше, чем мальчиков.
— Трудность работы в том, что таких ребят очень много и никто не знает, что с ними делать, — говорит Дмитрий Кореняк. — Они живут в свое удовольствие и не скрывают этого. Рано или поздно они вступают в конфликт с законом, но суды часто оправдывают подростков или дают условные сроки. И ребята знают, что им ничего не будет. Суды могли бы их направлять в социально-реабилитационные центры, но в УПК такая возможность не предусмотрена. Иногда подключается комиссия по делам несовершеннолетних. Есть случаи, когда подросток находится под следствием и ему рекомендуют пройти у нас реабилитацию.
Но сначала в центр должны прийти родители, потому что, по стойкому убеждению директора, взрослым надо начинать с себя, если они хотят переломить кризис в семье.
— Я сам многодетный отец, у меня пятеро, — говорит мой собеседник. — Никогда не бил детей и не повышал на них голоса, но у меня слово не расходилось с делом. Взрослые часто говорят одно, а делают другое. Это плохой пример. Большинство родителей детей с зависимостью почему-то считают, что у них самих все хорошо. Рассуждают примерно так: вот мы привели ребенка, сделайте что-нибудь! Но если этот ребенок вернется туда, где не произошло никаких перемен, все начнется сначала.
Замотивировать подростка, чтобы он согласился принять все суровые ограничения, принятые в центре, довольно сложно. Порой на это уходит до двух месяцев. А держать кого-то против желания здесь не имеют права. Это ведь не закрытое учреждение, не спецшкола для трудных подростков. Поэтому очереди сюда нет, хотя это городской центр и здесь все бесплатно.
Директор вспоминает, как коллега из Калифорнии задала ему вопрос: «Сколько у вас детей находятся по принуждению суда?». Ответил: «Ни одного!». Немая сцена. Американка не могла понять, почему ребята фактически добровольно соглашаются подвергнуть себе «заключению» с постоянным контролем.
Телефона нет, Интернета нет, контакта с друзьями тоже нет, даже маме можно позвонить раз в неделю и всего на десять минут. Причем номер набирает кто-то из старших ребят и на протяжении всего разговора присутствует рядом. Родителям не рекомендуют в первое время посещать своих детей, хотя формального запрета не существует.
Со стороны эта новая жизнь выглядит испытанием на прочность. Был случай, когда жители окрестных домов даже написали жалобу детскому омбудсмену, насмотревшись на то, как ребята преодолевали во дворе полосу препятствий, проходя курс молодого бойца.
Тот, кто прижился, ни на что не жалуется. Для некоторых это единственное место, где их пусть очень по-своему, но все-таки любят и уважают, где они получили ощущение семьи. К слову, практически все ребята называют своих педагогов по имени и на «ты», ведь они и сами прошли аналогичную программу. С ними всегда можно пообниматься, если захочется тепла.
В Доме есть своя жесткая иерархия. Когда появляется новичок, к нему прикрепляют «старшего брата» или «старшую сестру», которые будут нести за него ответственность, вплоть до мелочей. Только через некоторое время начинаешь отвечать за себя и превращаться в полноправного жителя. Дальше сфера ответственности расширяется.
Полина чувствует себя хозяйкой. Она устраивает мне небольшую экскурсию. По пути рассматриваю витрины с находками времен Великой Отечественной. Полина вспоминает, как в последний раз они ездили на раскопки: «Нашли братскую могилу под Калугой, а там более 90 людей — солдат. Кости перемывали, а 22 июня будет перезахоронение».
Мы идем мимо класса, где девятиклассники занимаются с педагогом по скайпу. К слову, с ЕГЭ здесь нет никаких проблем, потому что на урок нельзя прийти неподготовленным — это считается серьезным нарушением порядка.
Заглядываем в просторную спальню девочек, похожую на хороший молодежный хостел. Потом Полина ведет меня в Лазурную комнату.
— Это сердце нашего дома, тут висят наши гербы, — торжественно говорит мне девочка, и я чувствую, как важна для нее вся эта символика. У тех, кто пока на первой фазе реабилитации, герб с зарождающимся росточком, затем появляются листочки, цветочки и, наконец, яблоки, как у выпускников.
Мне на глаза попадается деревянная табличка с надписью «Я хитрожопый продуман».
— Один из наших форматов, — объясняет Полина. — Например, этот мальчик постоянно хитрил, выкручивался. Вот и ходил с такой табличкой, пока не перестал. На самом деле это крайний метод. К примеру, у нас есть формат «корона». Одна высокомерная девочка так и носила корону. К ней обращались «ваше высочество». У меня тоже были разные форматы. Это делается для того, чтобы от себя самого тошнить начало. Я пришла сюда очень вручая, лицемерная. Всем улыбалась, а в дневнике писала «недопсихологи», «недодетки». Мне нравился этот образ наркоманки, снежной королевы с синяками под глазами. Казалось, что это так круто, а потом стало страшно.
Стало страшно, когда Полину заставили посмотреть на себя другими глазами. Процессы доставания со дна напоминают техники некоторых школ личностного роста, тех же «Фиолетовых», где человека то опускают ниже плинтуса, то возносят под облака. Дмитрий Кореняк в свое время тоже посещал и вел эти тренинги.
Расспрашиваю Полину о нюансах.
— Это конфиденциально! Суть в том, что ребята-консультанты показывают со стороны, как ты себя вел раньше, — продолжает она. — Конечно, они немного утрируют, показывая, какую боль ты причинял родителям. Это ломает мозг, но при этом выводит на искренние чувства. На процессе обсуждения личности все ребята по очереди говорят, что им в тебе не нравится.
Потом начинается так называемая чистка болезненных событий, обид, детских травм — так учат принимать себя. Кульминацией этого направления становится процесс под названием «Я виноват», когда воспитанник выходит перед всем Домом, консультантами и родителями и рассказывает о вещах, за которые ему по-настоящему стыдно.
У Полины получилось не сразу. В ее искренность сначала вообще не поверили. Даже мама сидела вся в слезах и говорила: «Я не знаю, что мне делать. Ты семь месяцев здесь, но ничего не меняется. Не чувствуешь стыда!». Только с третьей попытки у девушки получилось так убедительно, что ее мама потрясенно призналась, что впервые увидела не театр, а правду. На процессе «Снова вместе» подростки занимаются вместе с родителями. Учатся не обманывать друг друга и прямо говорить, за что им было больно и обидно.
…На стене расписание. В 7.45 подъем, зарядка, завтрак, затем школа, обед и подготовка к Книге — это основной процесс в Доме.
— Мы на нем разбираем свои ошибки, — разъясняет мне Полина. — Если кто-то начинает неправильно себя вести, мы его записываем в Книгу. Отвечаем на три вопроса: что произошло, в чем твоя ошибка и каковы ее причины.
Кто-то скажет, что запись — это обыкновенный донос. На самом деле есть важное отличие: донос всегда анонимный, а запись пишется в присутствии нарушителя. Если полистать кондуит, похожий на амбарную книгу, ничего особо предосудительного, на мой взгляд, не обнаружишь. Кто-то плохо помыл посуду, кто-то спорил с руководителем творческого блока, кто-то вел себя высокомерно, кто-то не выполнил домашнее задание, кто-то кокетничал. Но здесь ко всему относятся предельно серьезно — наркоманам нельзя давать поблажки. Перед Новым годом записи разбирали несколько часов. Каждый вечер старшие ребята обсуждают, как прошел день, и строят педагогические планы на завтра.
За нарушение правил могут и отчислить. Под строгим запретом употребление наркотиков, применение физической силы, воровство. Как-то подростка исключили за то, что он заварил сразу три пакетика чая, думая, что это чифирь…
Хотя возраст от четырнадцати до восемнадцати — время первой любви, но нежные чувства, а уж тем более секс, в стенах центра тоже вне закона.
— Это нарушение правил, — с лица директора сразу сходит улыбка. — Как только что-то вспыхивает между парнем и девушкой, тут же включается формат необщения, возможен перевод во взрослый дом Страны живых. (Программа социальной реабилитации и адаптации наркозависимой молодежи от 18 до 35 лет с несколькими центрами в России. — Е.С.) Вот Даша любит кокетничать и не скрывает этого: «Я по-другому не могу». Недавно целый час ее поведение разбирали. Здесь всё замечают: и игривые взгляды, и слова. Сначала предупреждаем, что Дом не место для влюбленности. Либо им придется расстаться, либо уйти.
Он объясняет мне причины такой нетерпимости тем, что для наркоманов любовь — это некий способ потребления, вариант воровства. Потому что у них весь мир наоборот.
— Вчера ему нужен был наркотик, чтобы забыться, а сегодня, когда ему тяжело, он использует для этого любовь. Чувство к другому человеку — это готовность вкладывать, а не потреблять. Ведь они к нам приходят эгоцентристами, все только для себя, а мы их учим получать удовольствие от альтруистических поступков, принять и полюбить окружающий мир. А для этого нужно вначале понять, принять и полюбить себя.
…Игорь похож на студента-отличника. С изумлением узнаю, что это тот самый «хитрожопый продуман». Ему 17, на реабилитацию попал несколько месяцев назад. В 15 лет попробовал гашиш.
Спрашиваю Игоря, не унизительно ли ему было целый месяц ходить с деревянной табличкой на шее.
— Возможно, немного унизительно, — соглашается он. — Но ведь это правда о тебе. Я это знал всегда, но не хотел принимать. У меня были и другие форматы: «Я трус» или «Я съезжаю», то есть ухожу от ответственности. Тебе указывают на твои недостатки, и волей-неволей становится стыдно.
— Чтобы ее снять, ты должен измениться, — вступает в разговор директор. — Столько форматов, сколько у Полины, не было ни у кого. А теперь она тут хозяйка. Однажды ей пришлось целый месяц хранить молчание. Если табличка не работает или подросток отказывается ее носить, надо искать другие формы. Нам очень помогают консультанты, те самые значимые взрослые, за которыми готовы пойти подростки, потому что им они доверяют.
Денис уже семь лет работает в «Возрождении» консультантом. За плечами профильное образование психолога и… долгий стаж героинового наркомана. Прошел программу реабилитации для взрослых и решил спасать подростков. В центре принято опираться на своих. Наркоманский период Денис не хочет вспоминать, потому что потерял тогда все: не осталось друзей, отвернулись родители. Сейчас у него все в порядке: работа, семья, ребенок.
Перемены наступают уже через полгода жизни по Макаренко. С удивлением слышу, что воспитанный и интеллигентный Иван поднимал руку на маму.
Одна милая девушка не только сама употребляла наркотики, но и подсаживала друзей, ее подруга однажды чуть не погибла.
— Употребляла вместе с матерью-наркоманкой. Только тут увидела темную часть своей натуры, — рассказывает директор. — Беспринципная была, холодная. А недавно бабушке в ноги упала — просила прощения. У другой мама в прошлом врач, заведующая отделением одной из московских больниц. Спилась. Дочь этим пользовалась, буквально выколачивала деньги на наркотики. И у нас не успела стать дежурной, как начала всех злобно строить. А потом ее прорвало — научилась прощать себя и других. Поверила, что ее здесь любят, с ней считаются, она нужна кому-то.
Читаю на сайте «Возрождения» родительские откровения и поражаюсь их похожести. Еще вчера был хороший ребенок, а сегодня его словно подменили — в жизни появились наркотики. Причем не надо думать, будто это случается с детьми исключительно из асоциальных семей. Недавно на реабилитации был юный пианист из Гнесинского училища. Однажды попробовал спайс, и понеслось…
«…Наша история началась, когда ребенку было 15 лет — он начал употреблять наркотики… Поведение стало неадекватное, он прогуливал школу, не ночевал дома, грубил и хамил… Наступило полное безразличие ко всему. Через некоторое время сделали тест в наркодиспанcере, который оказался положительным. Мы были в шоке и растерянности, так как с этой проблемой мы столкнулись впервые».
«…Никогда не думала, что мой единственный ребенок, росший под присмотром матери, отца, бабушки, получавший постоянную заботу и внимание, воспитывающийся в нормальной семье, станет употреблять алкоголь и наркотики. Я считала, что этого произойти в нашей семье не может, что это где-то очень далеко и нас не коснется. Но коснулось! Да еще как! Из послушной девочки, которая постоянно цеплялась за маму и ждала ее, была ласковой, нежной, просила посидеть с ней, когда ложилась спать, целовала и говорила, что очень любит и не представляет, как можно жить без мамы, превратилась совсем в другого ребенка. А было ей всего 13 лет...»
«…Дочь все больше времени стала проводить на улице, прогуливать школу, закрываться в своей комнате, почти перестала общаться с родными, грубила, могла оскорбить, кричала, позволяла высказывания матом, все разговоры на повышенных тонах или вообще не реагировала и не отвечала. Стала курить, пить, приходила домой с бутылкой пива (1,5 л) и ночью ее выпивала. Перед школой могла выпить алкогольный коктейль. Приходя домой в состоянии сильного алкогольного опьянения, с расширенными зрачками, могла сесть на край балкона, свесив ноги на улицу, грозилась спрыгнуть».
«…Сильно изменился внешний вид: одежду носила грязную, мятую. Ей было все равно. Куча проколов на теле: все уши, брови, нос, язык, губы, руки, пупок. Все прокалывала сама без анестезии, под действием алкоголя и наркотиков. Могла не ночевать дома. Постоянно просила деньги под разными предлогами, врала. Все это произошло очень быстро, и когда мы все всерьез стали с этим бороться, то поняли, что ничего сделать не можем. А обращения в разные учреждения: полицию, наркологический и психоневрологический диспансеры, медицинские центры — результатов не давали. Она отказывалась общаться с психологами, идти к врачам, принимать лекарства. Беспокойства по поводу своего здоровья у нее не было. Она считала достаточным дожить до 30 лет, но «на полную катушку».
— Бывает, что через две недели подросток заявляет, что больше не хочет здесь находиться, — признается директор. — Сообщаем родителям, чтобы приехали, а его помещаем в изолятор. Это просто комната с двумя кроватями и тумбочками. Многие уже через три часа просятся обратно. Кому-то пары дней размышлений нужно, чтобы принять решение остаться. А кого-то не остановишь ничем.
Сказать, что все ребята, прошедшие ступени этого чистилища, навсегда избавляются от наркотиков, было бы большим преувеличением. Таких 62 процента — не так уж плохо, если сравнить с результатами наркологических клиник, где показатели ниже раза в полтора. Есть и своего рода «медалисты» — выпускники, предмет особой гордости «Возрождения». Таких процентов десять, не больше. Но немало подростков, кто так и не смог принять жесткие практики перевоспитания по Макаренко.
— Вот у нас недавно одна девочка побрилась наголо, — не скрывает Дмитрий Кореняк. — Я против был: «Люб, ты точно решила это сделать?» Она сказала: «Если я сбрею волосы, мне будет труднее закрыть за собой дверь». Узнала, что во взрослом Доме у одной девушки была такая попытка удержаться. Папа со слезами умолял Любу остаться. Сколько мы с ней пережили! Пока она была здесь, не стало ее мамы. Старший брат умер от наркотиков. Но она все равно ушла. Выбрала наркотики…
А вот Оксана, наоборот, изо всех сил цеплялась за то, чтобы остаться в центре. Через месяц после того, как девочка попала на реабилитацию, прилетела мама: «Я тебя отсюда забираю!». Оказывается, у нее сняли социальное пособие, которое женщина получала на дочь, и пить стало не на что. Оксана отрезала: «Я не пойду». И не пошла.
«Даш, возьмешь «младшую сестру»? — директор обнимает за плечи улыбающуюся девушку. — Сейчас привезут девочку, мастера спорта по синхронному плаванию».
В комнате становится тихо. Еще одна жизнь как подвешенный маятник. Куда она качнется?
Елена Светлова
